Приведя маму и меня в порядок, акушерка и родильница встретили Новый год, распив бутылочку Кагора, положенный всем роженицам. После того как Кагор закончился, теперь уже акушерка пришла в благостное состояние и решила влюбиться в меня до самой моей выписки из роддома. Отныне она считала своим гражданским догом потетёшкать меня, подкидывая вверх. С тех пор я боюсь высоты, и не летаю самолётами.

Акушерка игралась мною до тех пор, пока моему козерожьему терпению не наступал конец, и я заливалась громким плачем. Тогда она хлопала меня по попке и, чмокнув носик, который едва проглядывал из-за щёк, приговаривая: - «Ничего, до свадьбы заживёт!» - после чего приступала к своей работе. С тех пор поплакать без особого повода не составляет для меня труда, а любые прикосновения к означенному месту вызывают неоднозначные ассоциации.

Через неделю за мной и моей мамой приехал наш папа на лошади. На дворе стояли тридцатиградусные рождественские морозы, поэтому нас с мамой закутали в тулупы и спрятали в стог сена, которым были набиты сани на полозьях. Всю дорогу отец погонял бедную лошадку, чтобы мы не успели замёрзнуть. Опасаясь за жизнь новорожденной, отец иногда останавливал повозку, отыскивал зарытую в сено маму с ребёнком; мама лезла рукой в тулупы, нащупывала соску и, если соска подёргивалась - это означало, что ребёнок жив-здоров, чего и всем желал. После чего они продолжали путь. Появление меня на свет в экстремальных условиях суровой сибирской зимы, обусловило всю будущую жизнь прожить в каком-то экстриме.

Мне и моим сёстрам имена давали неграмотные отец с бабушкой. В очередной раз, возвратившись из сельсовета со свидетельством о рождении, они громогласно возвестили имя ребёнка: Нита! Или проще – Нитка, Ниточка! Так, благодаря каким-то своим принципам, в семье одна за другой появлялись девочки со старинными именами: Клавка, Зойкя, Нитка, Валькя, Катькя. Позже мы все спросили с мамы, почему нам дали не благозвучные имена, ведь многих наших сверстниц их родители умудрились назвать красиво: Оля, Люба, Таня, Ира, Вера. Мама обвиняла во всех грехах папу и бабушку: мол они ходили в сельсовет за метриками, они и придумывали имена.

Однако, чтобы утешить нас, мама говорила, что своими именами мы обязаны лучшим женщинам Советского Союза и мира. Клаву назвали в честь Клары Цеткин, Зою в честь Зои Космодемьянской, меня в честь дочери грузинского князя Чавчавадзе и жены А.С. Грибоедова, Валю... Хм! - Валя-Валентина! Терешкова тоже Валентина, и ничего! Космонавтом стала! - приводила веский довод мама.

- А вот тебя Катя я хотела назвать Евгенией, но Старая записала Катериной! Примечательно, что свою маму моя мама всегда называла Старой.

Когда я подросла, меня сильно заинтересовал вопрос: откуда, собственно, я взялась? Поскольку, все мои сёстры родились дома, то родители на подобный вопрос, не мудрствуя лукаво сообщали, что нашли девчонок кого в капусте, кого под лопухом. Сёстры при этом ссорились между собой, так как хотели быть найденными под красивым цветком. Родители только потешались.

Моя персона - единственная, появившаяся на свет чуть ли не в лабораторных условиях, получила очень интригующую легенду. Оказывается, я вывелась прямо в колбе (почти на полвека опередив современные технологии по зачатию детей в пробирке), и когда мама приехала за мной в больницу - я прыгала и скакала в колбе, прекрасно там себя чувствуя. С тех пор больничный дух преследовал меня постоянно.

В семье и в деревне я была "уникальным" ребёнком: умела и не боялась вытащить занозу, могла поставить банки, залечивала жёванным подорожником царапины и ушибы, могла остановить небольшое кровотечение и забинтовать рану. По просьбе соседей умела искать вшей в косматых головах их неумытых чад и с щёлканьем казнить их на ногте. Мне пророчили медицинское будущее.

Как и положено по русской традиции мне выбрали крёстных родителей. Моей крёстной стала папина сестра – лёля Маня, а крёстным – сосед лёля Ваня. Лёля Ваня запомнился тем, что с раннего детства обещал купить мне часы на мой день рождения, дату которого никогда не забывал. Всякий раз, заходя к своей куме и моей маме 31 декабря, лёля Ваня авансом за не купленный подарок, выпивал у мамы столько бражки, что едва уползал домой, обещая что уж на следующий год он обязательно купит мне часики. С тех пор я очень уважительно отношусь к часам, и могу часами стоять в часовом отделе, рассматривая невообразимое множество наручных и стенных часов.

Когда я выросла, мне не пришлось изобретать велосипед: диплом, замужество, дети, внуки - всё как положено. Однажды, будучи в критическом возрасте, где-то глубоко за ...тцать, я освоила компьютер. Окунувшись в виртуальную жизнь - навсегда запуталась в паутине глобальной сети. Отныне я точно знаю место, которое искала всю жизнь. И вот теперь, ничтоже сумняшеся, замахнулась на историю. Историю своей жизни.

Предупреждаю, что некоторые имена персонажей вымышленные, а совпадения событий случайны. Часть материалов будет опубликована с пометкой 18+, из-за наличия в текстах ненормативной лексики и эротических эпизодов. Некоторые материалы написаны с долей сарказма и юмора, поэтому не принимайте их всерьёз. Не стоит все описываемые события примерять на меня лично. В жизни достаточно историй, которые могли произойти с каждым из нас. Писать - это всего лишь моё хобби, как для многих женщин домашнее рукоделие. Оно помогает пережить некоторые превратности судьбы.

Н.Черникова

Сердце наполняется легкой грустью, а мысли-воспоминания прут необузданным потоком. Я расскажу и про них. Через призму людей, проживавших здесь когда-то, и живущих поныне. Сегодня начну с самых близких мне людей – мамы и папы. Постепенно, я напишу обо всех, кого помню.

Моя мама, Черникова Анна Фёдоровна, в девичестве Качева, 1924 года рождения, была очень авторитарная женщина. Может быть и властная, но мне не хотелось бы употреблять это слово. Скажем так: домом и хозяйством управляла она. К тому же, она была очень грамотной, начитанной и политизированной колхозницей.

К сожалению, война не дала ей выбиться в люди. Дояркой она никогда не работала - телятницей, да. Кладовщик, учетчик - вот ее стезя. Почему? Да потому что, когда началась война, и всех мужиков призвали на защиту, в колхозе некому было доверить самое-самое: неприкосновенный запас продуктов, фуража, и посевного зерна. В войну свирепствовал голод.

Вся страна поднялась на защиту своей Родины, все заводы и фабрики, все колхозы и совхозы работали на войну. Всё для фронта, всё для победы – это ведь не простой лозунг. За кражу горсти зерна с тока по закону военного времени полагался расстрел. За недостачу – трибунал. Подсчитывать запасы до зернышка, и хранить их как зеницу ока – доверили самой грамотной и смышленой - моей маме.

Ей не было семнадцати, когда началась война. Взрослеть приходилось на ходу. Однако по малолетству случались курьезы, смысл которых пришел в более позднем возрасте. Обо одном случае со смехом вспоминала мама, когда я уже была взрослой. Ей было дано задание провести учёт овец в стаде, где-то в районе Красного Алтайца. Надо было посчитать старых овец, баранов, молодняк, и самое сложное - овец покрытых, и не покрытых... И все это вписать в реестр, или журнал.

Пастух показывал ей каждую овцу в отдельности и характеризовал её, а мама не могла понять, что значит покрытые и не покрытые овцы? Все они выглядели одинаково, и ни на одной не было "ни пальта, ни шалюшки"...

Однажды, я спросила маму, почему она, такая умная, начитанная и грамотная, не стала учителем? Чем лучше её те сверстники, что теперь преподают в школе?

- Когда началась война, - ответила мне мама, - трактористы, шоферы, скотники, учителя – все мужчины, способные нести оружие в руках ушли на фронт. В деревне остались старики, бабы и дети. Требовались свежие кадры. И вот, собрали более или менее адекватных девчонок, и отправили на курсы учителей. Такие как Анна Федотовна Бочарова, Анна Романовна Дьяконова, Антонина Петровна Ровенских и другие.

- Я не попала в тот список, - продолжила мама, - в военное время не рассуждали и не спрашивали, чего ты хочешь. Было одно слово: надо! Меня поставили кладовщицей, т.к. посчитали, что лучше меня никто не справится с этим ответственным заданием. Когда закончилась война и вернулись уцелевшие мужики, свежеиспеченные учителя стали колхозной элитой, а маму снова оставили при кладовой разгребать, восстанавливать и учитывать.

Моя мама настоящий самородок. Вот у кого учиться надо было: мама пела, плясала, играла на гитаре, балалайке, гармошке, рисовала, сочиняла, выдумывала... Кстати, подбирать рифму меня научила мама. Своё первое "стихотворение" мы с ней сочинили к Новому году, когда я училась в третьем классе.

В те времена на слуху были первые полёты в космос... Мы с удивлением и восторгом слушали по радио космические новости: Гагарин,Титов, кто там ещё? Потом Терешкова, Быковский...ну и т.д. Помню, мы в школе получили задание выучить новогоднее стихотворение, и рассказать на елке. Мама сказала мне: сочини сама!

- Мам, я не Пушкин, - возразила ей я.

- Давай про космос, - говорит мама, - я начну, а ты продолжишь, Валентина Терешкова - полетела на Луну...

- Прилунилась, оглянулась, Марс увидела вдали, - пришлось мне быстренько импровизировать.

В первых строчках рифмы не получилось, но дальше пошло лучше. Тогда мы с ней куплетов 5-6 сочинили. Я их не помню, к сожалению. Зато помню, что заработала на елке приз за авторство. С тех пор, иногда балуюсь...

А как она рассказывала деревенские истории в лицах! Да современные актёры (скучные сериальные актёришки) ей и в подмётки не годятся!

Мама была самой начитанной в деревне, самой политизированной, самой грамотной. Географию знала на зубок! Историю! Математику! Читала запоем классику! В возрасте с 70-ти до 80-ти лет, по её просьбе, я поставляла ей книги с биографиями великих людей: Кутузова, Наполеона, Екатерину и т.д. После прочтения которых, она просвещала меня, в редкие мои приезды.

Моя мама - это кладезь великолепной памяти, она помнила всю историю становления Советской власти на селе, коллективизацию, историю военного тыла, голодные 30-ые, 40-е и 50-е, и многое-многое другое.

Долгое время я хранила мамины письма. В которых она описывала колхозную жизнь. Мама информировала меня о надоях, о пахоте, сколько центнеров с гектара получено той или иной культуры, сколько силоса заготовлено, и так далее и тому подобное. Мамины письма изобиловали цифрами, протестами против каких-то колхозных неурядиц, и восхищением правлением председателя колхоза Ивана Тибейкина.

В ее письмах звучали фамилии руководителей колхоза, сельского совета, а также учителей. Я знала кто выступал на каждом колхозном или партийном собрании, и кто о чем говорил.

Моя семья несколько раз переезжала с места на место, и мне пришлось все письма оставить на сохранение у свекрови. Я не знаю, чем та руководствовалась, уничтожив весь мой архив. Как бы мне сейчас пригодилась та информация, которой много лет делилась со мной мама! Я очень любила свою маму. Очень сожалею, что в битве за сохранение семьи, я так и не исполнила свою мечту: записать всё, что она знала.

Однажды мне приснился сон. Я стою на берегу нашей речки Гусишки и там, на её высоком берегу вижу свой дом, в котором прошло детство. Рядом вижу мамину могилку, огороженную забором из кирпича. Смотрю на свой отчий дом и такая тоска, такая безысходность в душе моей, такая печаль....

- Мамочка! - кричу я вслух, - как мне без тебя плохо!!!

Слова прерываются в такие рыдания, что я от них просыпаюсь, и слышу свой собственный голос. А по щекам бегут настоящие слёзы.....

- Мамочка! - уже шепчу я, постепенно понимая, что это был сон. - Как мне без тебя плохо!

***
Мой папа, Черников Александр Яковлевич, 1914 года рождения, прошел всю войну без единой царапины. Однако, это не значит, что в его жизни было все безоблачно. Подорванное здоровье, нервозность до истерики, больные сосуды головного мозга – и это только то, что мы знали. А чего не знали?

К сожалению, папа был не грамотным. Но он живо интересовался событиями, происходящими в колхозе и стране. А газеты иногда "читал вверх ногами". Не читал, конечно, просматривал. Делал вид, что читает. Видимо, стеснялся своей неграмотности. В основном рассматривал газетные фотографии. В те годы, газеты пестрели снимками военных лет. Ему это было близко.

Зачастую, в прессе публиковались архивные фото военных корреспондентов, на которых были запечатлены военные действия, орудия, танки, самолеты, а также лица военачальников, многих из которых он знал в лицо. Называл их фамилии, и рассказывал, при каких обстоятельствах он узнал про того, или иного военачальника.

Папа жил в женском царстве и, наверное, был очень одинок. Он рано остался без родителей. Его брат Василий умер молодым и не женатым, упав с кузова машины. От раны пошло заражение крови. Единственный мальчик в семье, мой брат Володя, умер задолго до моего рождения от тяжелой болезни в 4 года. А потом, одна за другой, как из рога изобилия, посыпались девчонки – дочери. Нас было пятеро сестер.

Папа был плотником, и каждый день с топориком ходил на пилораму. Она находилась по дороге на Киргизовку. На Киргизовке в одном доме жили его сестры. Он часто навещал их дом, где главенствовала старшая из них – Тоня. Я прекрасно помню, как папа сажал меня на свои плечи, и тащил через всю деревню в гости в тёте Тоне, где я задерживалась на несколько дней. А иногда и недель. С высоты папиного роста я наблюдала окрестности. Мне казалось, что я плыву на волнах и вижу далеко-далеко... Тогда я еще в школу не ходила. Наверное, мне было годика 3-4...

А еще мне очень нравилось, когда папа брал меня на руки, и подбрасывал высоко к потолку. Тогда мне казалось, что папа настоящий Гулливер, очень высокий и сильный, а разноцветный потолок представлялся неким бездонным космосом. Было страшно летать под потолком, но любопытство и непередаваемые ощущения полета, заставляли просить папу подбрасывать еще и еще.

Зимой и летом, осенью и весной папа постоянно занимался хозяйством на улице. Почистить сарай, задать корм животным, напоить коров и телят, очистить двор от снега, - на нем была вся тяжелая работа. В папины обязанности входило по осени выкопать картошку и вывезти с огорода урожай. Как же красиво он выкапывал вилами картофель! Ни одного клубня не оставалось в земле. Крупные, гладкие, чистые картофелины кучкой лежали поверх засыпанной землей лунки. Нам оставалось только собрать их в ведро, и отнести в кучу.

Однажды, уже будучи взрослой, я наблюдала, как приятель мужа, отец троих девчонок, копал на поле свою картошку. Лопатой немного приподнимал корни с клубнями, и шел к следующему кусту. Бедные девчонки с матерью, голыми руками рылись в твердой земле, с трудом отыскивая картофель. Мне было дико наблюдать такую сцену.

Мой отец много курил. Очень много. Курил самосад. Табак он выращивал сам. Осенью, когда табак вызревал, папа колдовал над приготовлением махорки. Зимними вечерами, к папе приходил кто-нибудь из соседей, покурить у печки, и поговорить за жизнь. Папа доставал свой кисет, и угощал гостя своей махоркой. Махорку заворачивали в клочок газеты, потом в затяг и с наслаждением долго курили, выпуская струи дыма в поддувало. Весной и летом, как правило, сидели на завалинке, баловались подсолнечными

Она была вся какая-то белая, может седая, маленькая ростом и горбатая. Все они были рукодельницы, любили вышивать нитками-мулине. В доме все шторочки – наволочки – покрывальца - салфеточки были расшиты красивейшими цветами...

Тётки наперебой кормили меня и баловали. Я чувствовала себя настоящей принцессой в доме тёти Тони, но немного боялась дядю Мишу, и его деревянную ногу. Сам Миша был какой-то серый и пасмурный. Я не помню, чтобы он когда-то улыбался. По сравнению с Тоней – земля и небо!

Тетка была высокая ростом, черноглазая статная красавица, с длинными черными волосами, всегда гладко зачесанными. Я никогда не видела ее в платке, подвязанном по-старушечьи. В моей памяти тётя Тоня осталась весёлой, жизнерадостной, общительной, разговорчивой, народной, и очень позитивной.

К сожалению, Тоня умерла молодой от заболевания печени. У нее была водянка. Я видела ее в последние недели болезни. Мне навсегда запомнилось страшное зрелище: Тоня сидела на стуле в подушках, на коленях клеенка, у ног таз. Из живота торчала трубочка, из которой вниз стекала жидкость. Мама говорила, что она от свиней подцепила какую-то болезнь. В те времена медицина была бессильна. Особливо в таких глухих деревеньках, как Н-Шипуново.

У нее остались два Михаила: муж и сын. Дядя Миша был инвалид, ходил на деревянной ноге. Где потерял ногу – доподлинно мне не известно. Сына Мишу все называли ласково Миней, Минькой. Когда умерла Тоня, у папы осталась одна младшая сестра - Мария.

***

Мария Яковлевна Черникова, моя родная тетка и крёстная. Она была одинокой и бездетной. Все мои сёстры, за исключением самой старшей, которую рано отправили в город, тоже называли её лёлей Маней. Наверное, у нас у всех были свои крестные родители, но я таковых не знаю. Для нас она была единственной и неповторимой лёлей.

Я не знаю, при каких обстоятельствах лёля Маня стала жить отдельно. Вероятнее всего, после смерти своей сестры Тони, и "белой" горбатой Насти, д. Миша женился вторично, и тогда лёля Маня стала совершенно чужой в новой семье. Минька к тому времени, скорей всего уехал учиться в город.

Лёля Маня переехала в маленький, кажется саманный дом, который находился напротив кладбища, недалеко от школы. Я училась во вторую смену, и после уроков ходила к лёле Мане отужинать. Помнится, по дороге рвала съедобные стебли растения, который мы называли сиргибус (ботаническое название этого растения сергибус или свербига). В народе называют его луговой редькой.

Сиргибус – кладезь витаминов и микроэлементов, обладал отменным вкусом, нежным и сочным, напоминающим что-то среднее между редиской и редькой. Все дети любили сиргибус; нам он заменял диковинные яблоки и другие фрукты.

Лёлин домишко был маленький, почти игрушечный; из сенок вход вёл в единственную комнату, которая была и передней, и кухней, и гостиной, и спальней одновременно. Четверть этой комнаты занимала русская печь. У лёли всегда было очень уютно. Кровать аккуратно заправлена покрывалами, расшитыми безумно красивой вышивкой.

Лёля была мастерица в этом деле. Огромные пуховые подушки, в расшитых наволочках, восседали друг на дружке, оттопырив в стороны белоугольные ушки. Вся комната была украшена расшитыми вышивкой шторочками, салфеточками, скатёрочками, чехольчиками. Всё сияло миткальной белизной, и разливалось яркими красочными цветами. На рушниках, обрамляющих икону на божничке, летали херувимы и жар-птицы.

Я всегда приходила в этот дом, как к себе домой, и чувствовала себя очень комфортно. Мне казалось, что я единственная и неповторимая крестница, эдакая ось Земли, вокруг которой вертятся мамки-няньки-лёльки со свежеприготовленной едой, и ароматными запахами домашней выпечки. И не мудрено. В маминой семье, я была одна из пятерых, поэтому не чувствовала столько внимания к собственной персоне. Да и шкодила много. За что получала «на пряники» не только от родителей и старших сестер, но и от бабушки Поли, маминой мамы, которая жила по соседству, и о которой возможно я поведу речь позднее.

Однажды, для меня закончились райские кущи в лёлином домике. Это был тот момент, когда в её доме появился чужой мужчина. Его звали Петя Огнёв. Его прошлое было связано с криминалом и тюрьмами, и поговаривали, что он сбежал в деревню с Дальнего Востока, скрываясь от правосудия. Прекрасно помню его.

И помню, что сильно не долюбливала этого мужика за его хитровато-маслянистый взгляд с хищным прищуром, полный вожделения, пронизывающий до костей. Я была маленькой девочкой, и мне было страшно и неприятно ощущать этот взгляд на себе. Его, как будто просящая чего-то, лисливая улыбка, превращала лицо в сморщенную маску, под которой скрывалось животное чувство. В деревне ему дали прозвище Огонёк.

Странный союз лёли Мани и Огонька был притчей во языцех у, острых на язык, деревенских баб. Эта пара всегда была предметом осуждения и сплетен. Мне было обидно за лёлю Маню, и в душе винила во всем Огонька. Мои посещения лёлюшки становились всё реже, а после, однажды услышанной нелицеприятной фразы в адрес тетки, я его возненавидела всеми фибрами. Не понимая смысла, я сгорала от стыда и злости; внутренне чувствовала в его словах какой-то подвох и унижение. В тот вечер я ушла, отказавшись от ужина. Детские впечатления застряли в душе на всю оставшуюся жизнь.

Впоследствии, меня завертела-закружила семейная жизнь, различные проблемы и невзгоды. Я уехала далеко от дома, к маме стала приезжать раз в год, а то и реже. Лёля Маня к тому времени переехала в другой домик, специально построенной для неё по указанию председателя колхоза Ивана Абрамовича.

Изредка, я заглядывала к ней, когда приходилось встречать маминых коров в той стороне, но уже не было ни родственных чувств, ни ранешнего детского обаяния и восхищения. Огонёк все еще был в её жизни, хотя последние годы они жили поврозь. Я не знаю, когда умерла моя лёля, и к стыду своему, не знаю, в каком месте она получила последний приют. Город мёртвых я не посещаю никогда. Ну, может быть, пару раз. Однако, мои тетки остались в моей памяти навсегда, как светлое пятно из детства.

***

Разумеется, у меня были свои друзья-товарищи на Киргизовке. Федориновы, Захаровы, Подлипские, Елагины, Барановы... Я помню, с какими-то пацанами ходила по киргизовским горам, в поисках съедобных трав и ягод. Я помню, дружила с девочкой Людой Барановой, и её матерью тётей Шурой. Прелестные и доброжелательные люди! Кажется, Люда вышла замуж за солдата, и по сю пору живет на юге, в Симферополе.

У кого-то из моих друзей во дворе стояло приспособление для доставания воды из колодца, его называли птичьим именем - журавель... Мне кажется, этот журавель был единственным на всю деревню, и вызывал у нас, маленьких, восторг и восхищение.

Сына тети Тони, Миньку, я запомнила по одному эпизоду, который, наверное, был самым впечатляющим за всю историю детства. Минька был уже большеньким, может даже старшеклассником. Помнится, кто-то у них был в гостях, парень какой-то. И вот, в один прекрасный вечер, они предложили мне пострелять из ружья.

Разумеется, я согласилась. Было бы удивительным, если бы – нет; я с детства вляпывалась в разные авантюры. За домом тети Тони было приличное, по детским меркам, болото. С трясиной и камышами. Меня мои тётки предупреждали, чтобы я ни в коем случае не ходила туда одна, засосет. На самом деле это был водоём, образованный из талых вод, и заросший камышами.

Мы пришли на это болото, ребята пристрелялись в белый свет, как в копеечку, и дали мне в руки ружье, наспех проинструктировав, что и как делать. Приклад я положила себе на плечо, прижав его к щеке, едва не прогнувшись под тяжестью. Целиться особо никуда не нужно было. Сгущались сумерки, ствол я навела в сторону забоки, расположенную на противоположном берегу болотца.

- Стреляй! – махнул рукой Минька, и я нажала на курок! Кто из Вас не знает, что значит лупануть из ружья патроном, полным заряда! Википедия научно и вычурно объясняет, что такое кинетическая энергия, скорость, и отдача от выстрела. Тогда я этого не знала!

Получив жестокий удар прикладом в лицо, оглушенная близким разрядом, меня отбросило далеко назад. Ружьё, и я сама - разлетелись в стороны. Думаете мне было больно? Ни фига! Мне было стыдно перед парнями, что я не удержалась на ногах! Наверное, была боль. Но она забылась. А вот ощущение жгучего стыда и позора перед парнями – никогда!

Похоже, это у меня в крови. В экстремальной ситуации никогда не просить помощи, т.к стыдно показать себя слабой. Из-за этого, я могла бы утонуть в море. Но это совсем другая история. И с Киргизовкой она не связана.

Наверное, в те времена, чувства не афишировались прилюдно, и вообще тема взаимоотношения полов, а также детей и родителей, считалась постыдной. Сдается мне, что не у всех так было. Вот сейчас припоминаю школьные эпизоды. Я тогда училась в первом классе. В начале семидесятых годов первоклашки учились в отдельном здании. Этот дом снесли давным-давно, теперь там раскинулся школьный сад.

Кстати, о саде. Кто из моего поколения не знает Зелепухина Анатолия Павловича? Уникальный человек, я считаю. Одаренный и разносторонний. Анатолий Павлович преподавал географию, пение и физкультуру. Что в этом особенного, спросите Вы? Вроде ничего... Но он особенный человек. Пение запросто мог провести на школьном дворе, или в школьном садочке. Он брал свой баян, разворачивал меха, и мы хором пели песни под его аккомпанемент, наблюдая как осыпаются с берез желтые листья.

Анатолий Палыч не стоял на месте, когда мы на время бегали стометровку. Он бегал вместе с нами, подбадривая, опережая, возвращаясь, и снова опережая. А как он преподавал географию! Это надо было видеть, как сидя спиной к карте, не оборачиваясь, указкой показывал столицы мира, крупные города, реки, озера и горы! Анатолий Палыч навсегда поселил в моей душе любовь к географии. До сих пор я часами могу рассматривать карты, отыскивать города и селения, проверяя свои знания, зерно которых были посеяны моим Учителем.

А танцы! Кто помнит большие, двадцатиминутные перемены, когда он устраивал танцы, играя на баяне танго и вальсы? А мы, девчонки, с преогромным удовольствием кружились парами под звуки его баяна. Анатолий Павлович вел гимнастический кружок. И наряду с танцами, во время большой перемены, устраивались показательные выступления гимнастов. И хор вёл. И вся самодеятельность на нём была. Но самое главное, что я хотела сказать: Анатолий Павлович часто мечтал вслух.

- Я мечтаю, - говорил он, - о том времени, когда у нас в селе будет новая школа, а перед ней раскинется огромный сад-парк. Его мечты сбылись. И новая средняя школа, и парк - все это теперь есть, и досталось в наследие молодому поколению. Сегодня у меня есть повод низко поклониться перед Вами, Анатолий Павлович, сказать огромное спасибо за привитую Вами любовь к знаниям, будьте здоровы и счастливы!

Итак, будучи в первом классе, каждый день мы наблюдали одну и ту же картину. В нашем классе учился мальчик, его звали Витя Медведев, он и поныне живет, и здравствует. Так вот, Витина мама, ежедневно приносила ему в школу горячий завтрак. Я помню, что это были пельмени. Они вставали у окна в коридорчике, подальше от детишек, и она с ложки кормила сына. А в глазах матери было столько любви и нежности к сыну, что сейчас, вороша в памяти прошлое, с уверенностью могу сказать, что не все родители стеснялись выражать свою любовь к детям.

Как я уже упоминала выше, мама была слишком авторитарной женщиной, чтобы она могла себе позволить снизойти до выражения чувств. Мне кажется, папа побаивался маму, не имел решающего слова в семье, и ему очень не хватало любви! А душа, побывавшая в аду войны, рядом с постоянной смертью, требовала выхода чувствам, запрятанным глубоко в подсознании.

Видимо поэтому, папа с бережной нежностью относился к своим сестрам. Я думаю, что мои визиты на Киргизовку к теткам, для него были поводом, чтобы лишний раз встретиться с ними. Родители не тряслись над нами, как это делают современные мамаши и бабушки над своими чадами. Хотя, не обходилось без инцидентов.

Как-то ранней весной мы, четверо сестер, топтались возле сарая. Мама хлопотала со скотиной, и не заметила, как выпущенная на волю хрюшка, подцепила двухлетнюю сестренку Валю зубами за пальто, и понесла далеко в огород. Увидев такое, я заревела белугой, не в состоянии сказать, что произошло. Только рукой показывала в сторону убегающей свиньи. Сестра конечно же, была спасена мамой, а мы еще долго переживали случившееся.

Чуть выше старого дома стоял просторный сарай, покрытый снопами соломы. Подросшая, я любила лазить по этой крыше, выщипывала широкие, цвета солнца, соломинки и жевала их. Зачастую, играя в прятки, я залезала на повети, и укрывалась в снопах сена, которое хранилось там. Однажды, азартно разбежавшись по крыше сарая, я провалилась в образовавшуюся между снопами дырку, и оказалась в пригоне, между рогатой коровой, бычками, и баранами.

Было страшно видеть рога, нацеленные на тебя, как ракеты, и утробное мычание молодого бычка. Кажется, меня папа вытащил из загона, дрожащую от страха и ревущую громогласно. Да чего только не было в те времена! И гуси гоняли далеко по дороге, ужасно растопырив крылья, и клюя за задницу. И наседки налетали, как фурии, стоило только пробежать мимо неё с выводком. И собаки кусали. И в подпол падала маме на спину. Мне же любопытно было, зачем она открывает голобчик возле печки, и исчезает в подземелье?

Думаете мама с папой гладили по головке и жалели? Ничего подобного! Все эти падения, травмы, разбитая посуда, и даже пожары - заканчивались хорошей трепкой, и иногда поркой родительским армейским ремнём.

Мой единственный брат Володя умер в 4 года от менингита, задолго до моего рождения. Моя старшая сестра прекрасно помнит жизнь в землянке. Да что там говорить про землянку? Даже я помню те времена, когда старшие сестры учили уроки при керосиновой лампе. В школу ходили с холщовыми сумками, вместо портфелей, писали в тетрадях пером, и носили с собой чернильницу, а также флакончик с чернилами.

Со временем, нашей семье все же выделили комнату в доме старой мещанки бабки Домны. Тогда нас было уже пятеро детей, и я помню некоторые эпизоды двух-трехлетнего возраста. Нам отдали большую комнату, так называемую «чистую половину», или горницу. Она имела фантастический вид, ибо была декорирована уникальным расписным потолком.

Вероятнее всего, мастер, расписавший потолок в этом доме, использовал «скоропись» свободной кистевой живописи, широко распространенной на Русском Севере, на Урале, в Сибири, и на Алтае. Впрочем, доподлинно мне неизвестно.

Потолок был расписан причудливым цветочным узором, с преобладанием аквамаринового, зеленого и красного цветов. Этот потолок, до сих пор поражает воображение, и вызывает восхищение и грусть, от потери этого шедевра. Ведь кто-то скрупулезно трудился над ним. Может быть, он хотел не только украсить деревенский дом, но и оставить потомкам память о себе.

Поскольку, роспись – это признак особого богатства, видимо дом, в котором жила бабка Домна, некогда принадлежал зажиточным хозяевам, возможно и семье Домны. Это была очень светлая горница. Три окна её окна выходили на восток и запад, и практически, с раннего утра и до позднего вечера в окна заглядывало солнце. Горница-светелка!

Позднее, когда мы посадили под окнами сад, в нём поселились соловьи. Как же это здорово, когда через открытую форточку, комнату наполняют восхитительные трели этой певчей птички!

Бабке Домне была оставлена комната поменьше, большую часть которой занимала огромная русская печь. Бабка была из какого-то зажиточного рода-племени, после смерти своего мужа по имени Полкан – жила одна. В деревне у нее не было близких родственников. Видимо, со старых времен у нее оставались какие-то средства; по сравнению с нашей многодетной семьёй она жила зажиточно, и сытно.

Помнится, она часто варила в печи куриный суп-лапшу. Разумеется, запахи носились по обеим комнатам, а я, с детской непосредственностью вставала на порог, и, поводя носом, заглядывала бабке в глаза в ожидании порции супа.

Я не помню, чтобы другие сёстры делали так же, как я, поэтому смею предположить, что обладала хорошим аппетитом, и ничуть не комплексовала, чего не скажешь за последующие годы. Из-за своего обостренного чувства стыдливости, в юности частенько голодовала, а однажды едва не утонула в Черном море. Но это уже совершенно другая история, не имеющая отношения к истории старого дома.

Бабка молча, поджав губы, наливала мне тарелку супа. Я с удовольствием его поглощала, не замечая ее эмоций. Кажется, она была жадновата, и в один прекрасный день за один раз отлучила меня от своего стола. В очередной обед, налив мне куриного бульончика, она исправно поперчила суп красным перцем. Ничего не подозревая, я хлебнула ложку супа, и задохнувшись, с воплями убежала к своей маме. Много позже я узнала, что у меня непереносимость красного перца.

Тогда мне было года три. С тех пор, меня как отрезало ходить к бабке, и глазами выпрашивать еду. Стала довольствоваться простой крестьянской пищей, что готовила для нас мама. С детства я запомнила одну простую истину: самый лакомый кусок - мясо, это папе. Он мужик, работник, вся тяжелая работа на нем - его надо сытно кормить.

Однажды, бабка состарилась. Наступил такой момент, когда за ней приехала племянница из Новосибирской области, и забрала её к себе. Бабкина комната досталась нам. Теперь мы зажили, как короли! Из горницы была убрана русская печка. Родители поставили себе пружинную кровать-полуторку, а в простенок за дверями установили маленькую детскую кроватку, невесть откуда появившуюся в нашем доме. Кроватка досталась мне, и я, единственная в семье, рожденная в стенах медицинского учреждения в селе Березовка, была удостоена чести спать в ней.

В комнате стояла еще одна панцирная кровать, но летом мы спали на полу. Зимой перебирались на русскую печку. Там хватало места всем. На печи были места, за которые поначалу мы воевали друг с другом. Одно место подле мамы, и второе - у теплого чувала. Со временем, установилась строгая иерархия: с краю, немного по диагонали, ложился папа, затем мама, рядом с мамой самая младшая Катя, возле неё Валя, потом я, и возле чувала – Зоя. И никто не смел нарушать, раз и навсегда, заведенные правила.

Очень часто у нас ночевал мой сродный брат Петя. В детстве, он практически жил с нами. Моих родителей он называл мама и папа, это было нормально. Петя рано остался без родителей, и его вынянчила бабушка Поля. Брат Петя занимает в моей жизни огромный пласт истории, и мне хочется выделить повествование о нём в отдельный рассказ.

Зимой мы использовали для ночлега полати, так что места хватало всем. Даже новорожденных телят, которые, как правило, появлялись в зимнее время, селили в углу у входных дверей, постелив на пол соломы. В сарае они бы замерзли. Туда их переводили после того, как окрепнут.

На задворках в конце огорода, почти над самой речкой Гусишкой, стояла старая баня, которая топилась по-чёрному. Берег в том месте был высокий, и мы носили воду из Гусишки на коромыслах, спускаясь вниз по крутой тропинке. В бане печь-каменка была сложена из округлых валунов, привезенных с Чарыша, внутри которой разжигали огонь.

На каменке стояли огромные чугуны с водой. Пока горели дрова, черный густой дым валил на улицу через открытые двери. Чтобы подбросить очередную порцию дров, мама или папа ныряли в это облако ядовитого дыма, а я со страхом ждала снаружи. Но, как правило, родители выскакивали оттуда живыми, правда с кашлем и слезами и, несколько, закопченными.

Когда дрова прогорали и в бане не оставалось угара, мама бросала по горсти золы в горячую воду, закрывала накрепко двери, чтобы баня выстоялась и нагрелась. Такую воду она называла щёлоком. Папа очень любил париться. Обычно, он ходил в первый пар, избивая себя веником до изнеможения.

Летом вокруг бани росли тыквы. А весной до посадки, и осенью после уборки урожая, там было чем поживиться! Под слоем жирного чернозема я находила множество разбитых, красивых черепков от старинной посуды. Мне не лень было производить мелкие раскопки, чтобы потом блеснуть перед подругами и сёстрами самым красивым и необычным черепком.

Рядом с баней над речкой росли огромные заросли лопухов, лебеды и полыни. Я часто приходила сюда, ложилась навзничь, и подолгу смотрела в небо, наблюдая за причудливыми превращениями кудрявых облаков в какие-то неземные существа. Вы когда-нибудь наблюдали за облаками?

Мне всегда казалось, что облака – это живые души; они живут как люди, и умирают как люди. Только жизнь у них очень короткая. Но за свою короткую жизнь облака переживают многочисленную эволюцию. Вот только что проявился некий человеческий образ, а секунды спустя, черты растаяли, и превратились в неведомое фантастическое существо.

У них, как и у людей, существуют свои города, замки и дворцы, обрамленные садами и горами. Облака, как и люди, зачастую не живут в мире, они воюют между собой, выстраиваясь и клубясь огромными армиями. Наверное, за земные секунды облака проживают долгую жизнь. О чем они думают, глядя на нас с высоты? Что видят облака там, за гранью неба? До сих пор, любуясь облачным небом, я, как сейчас, вижу живые картинки из заоблачного детства.

И еще много воспоминаний связано со старым домом. Дом находился в низине, и почти каждую зиму его заносило снегом почти под самую крышу. Папа вырезал в сугробе ступеньки, но нам доставляло огромное удовольствие, съезжать к дому на пятой точке, или карабкаться вверх, цепляясь за естественные уступы.

У меня дружок был, Сашка Лукинов. Мы жили по соседству, 8 лет учились в одном классе, и сидели за одной партой. Наверное, мы по-братски любили друг друга, и так же ненавидели. И всё потому, что этот мальчишка был таким оторвой, таким непоседой! Сашка и секунды не мог продержаться в полном покое. Это настоящий энерджайзер, который не давал никому покоя.

Боже мой! Как же он нас с Лилькой доставал! До самых печенок! Однажды, мы таки решили положить конец его издевательствам, и казнить его. Дело было зимой, мы играли в тех самых сугробах, а на речке Гусишке была прорубь, куда водили коров на водопой. В общем, наш детский суд и приговор был слишком жесток! Утопить проказника - и все дела!

Часа два мы пытались утащить сопротивляющегося мальчишку по снегу к проруби. Видимо, приговор не удалось привести в исполнение, поскольку Сашка и теперь жив-здоров, породил детей и внуков. И, надеюсь, остепенился. И это хорошо, что мы оставили его в живых!

Сашка – это второй Лобачевский. В классе, и, наверное, в школе он был настоящим ассом в математике. И самое главное, он позволял списывать домашнее задание по алгебре. Ох, много двоек нам пришлось бы нахватать, не имей мы такого классного парня в друзьях и соседях!

Саш, а ты помнишь, как ходил колядовать на Рождество? Я всегда восхищалась смелостью и упорством, с каким Сашка приходил к нам в дом, и к другим соседям, в утро Рождества Христова. Помолившись на Красный угол от порога, он затягивал соответствующую песнь:

- Коляда, коляда, ты подай нам пирога, или хлеба ломтину, или денег полтину, или курочку с хохлом, петушка с гребешком!

Разумеется, он пел что-то другое! Просто, я забыла слова… Что-то, или кого-то славил… И получал заслуженное вознаграждение в свой мешок.

Раньше мы никогда не сидели в доме. В любое время года – улица была нашим домом, нашим садиком, нашей второй школой. Мы играли, бегали под дождем во время грозы, оставляли следы босых ног в слое горячей пыли на тропинках, катались кувырком по зеленой траве с Байкальской горы до самой Гусишки.

Летом купались в ней, и даже плавали в жестяном корыте. Ранней весной разбивали лёд в лужах, проверяя их глубину, зимой строили снежные норы в сугробах, и еще много бесчисленных интересных дел находилось во дворе нашего старого дома.

Первые тополя и клены, бузина, смородина и малина. Несколько позже – первые яблони. И мята! Целая клумба мяты, которую можно было добавлять в чай! Садок быстро рос. Деревья, посаженные прутиками - разрастались, и со временем, соединились в общую крону.

Каждый вечер после коров мама варила нам затируху на цельном коровьем молочке. На заднем дворе рядом с садком стоял таганок, под которым разводился костер и, подоив корову, мама колдовала над чугунком. Ах, какая же это была вкуснятина! Мы располагались рядом, в ожидании любимого блюда. Сгущались сумерки. Вечерний ветерок лениво перебирал листочки деревьев, запах мяты носился в воздухе. И бесподобная мучная каша!

После трапезы, к нам во двор собиралась ребятня со всего околотка. Я помню их всех по именам. Родные, знакомые лица. Как же мы обходились тогда без телевизоров, компьютеров и телефонов? А чудили-то как! Знаю много историй, когда соседи, чисто по-соседски, строили козни друг дружке. Но рассказывать об этом….

Персонажи-то, еще живы-здоровы, могут ненароком наподдавать автору. Поэтому, расскажу о тех, кто уже завершил свои земные дела. Ну, а о ком я могу рассказать так смело? Конечно же, о самых близких. Да простят меня усопшие. Я вспоминаю вас с добром и теплотой в душе...

С тетей Машей Качевой, ее мужем Матвей Кириллычем, и их дочкой Ольгой, моей ровесницей, мы жили по-соседству. Жили дружно, как и подобает добрым соседям. Мы, дети, были очарованы детством, и использовали его строго по назначению.

У взрослых были свои тараканы, которые иногда устраивали мелкие стычки. То курица зайдет в соседский огород поклевать огурчиков, то цыпушки ошибутся двором, а тут их кот встречает!

Построил Матюша загончик для свиней. Думаете в глубине скотного двора? Ничего подобного! У дороги, несколько углубившись в наш участок! Разумеется, все запахи от такого соседства прямиком неслись в наш двор. Господствующий юго-западный ветер, постоянно приносил к нам «ароматы» жизнедеятельности хрюшек, практически к столу.

Мама очень болезненно реагировала на такое самоуправство, была недовольна, часто ворчала по поводу. И не просто ворчала, а выражалась чисто по-деревенски так, чтобы соседи слышали, в надежде призвать их к совести. Увы! Это был глас вопиющего в пустыне! Мало того, они обижались на мамины обиды. И однажды, т.Надя, живущая с ними в одном доме, решила подложить маме маленькую такую свинью. Завидев во дворе маму, начинала кликать своих свиней:

- Нюра, Нюра, Нюра, чух, чух, чух! Мою маму звали Анна, в простонародии - Нюра. Вот таким образом, Надя подливала ложку дегтя в прекрасные соседские отношения. Разумеется, мама придумала оригинальный план мщения. Завидев Надю или Марию во дворе, она выбирала себе такое место, чтобы соседи ее слышали, и с чувством глубокого удовлетворения громко звала своих свиней, которые в это время лежали в грязи в прохладе, и понятия не имели, что являются объектом манипуляции:

- Надя, Надя, Надя, чух, чух, чух! - вопила мама, поглядывая на соседей в ожидании ответной реакции. Так продолжалось несколько дней. Однажды, Мария не выдержала и позвала маму через забор.

- Нюра! - примирительно заявила она. – Как-то не по-соседски обзывать свинью именем Нади! Обидно очень! - чуть ли не со слезами плакалась соседка. - Нюра, ради Бога, не зови так свиней!

- Ааааа!!! - торжествовала мама . - А пащаму вы своих свиней зовёте Нюрой? Да еще и поселили их перед моим носом?

Разумеется, Мария делала удивленные глаза, как будто впервые слышит об этом и обещает, что с сего дня безобразие прекратится, но просит впредь, пощадить Надино самолюбие. Мама обещает. Мир и дружба восстанавливаются, и жизнь продолжает идти своим чередом. Свиной загончик, тем не менее, продолжает существовать и поныне.

На этом, собственно, соседские разногласия и заканчивались. Разве что когда соседская курица зайдет в мамин огород поклевать огурчиков, или цыпушка забредет во двор, а мамин кот, тут, как тут! Мамина живность не ходила к соседям. Там цепной пес и муху не пропускал! На самом деле серьёзных ссор между ними не было. Никогда.

Мелочные стычки взрослых обходили нас стороной. Они не мешали нам дружить, ходить друг к другу в гости, и искренне любить друг друга. У Матвея Кирилыча и тети Марии была дочка Оля, моя ровесница. Мы часто играли вместе, ходили друг к другу в гости. А я безумно любила ночевать у них. Нас не смог разлучить даже цепной пёс Матвей Кириллыча, который всю жизнь просидел на цепи, охраняя домашнюю живность, был страшно злой, и однажды, таки укусил меня за ногу, когда я самонадеянно решила пройти к подружке не через калитку, а напрямую, со своего двора.

Шрам от укуса до сих пор напоминает мне о превратностях судьбы. С тех пор я очень настороженно относилась к собакам, почти не любила их, буквально до прошедшего лета, когда судьба свела меня с четырьмя волкодавами, и мне пришлось одной с ними работать.

С Олей мы дружили до конца, пока я не уехала после 8-го класса в город. Правда, я училась на год впереди Оли. Так уж случилось, что пошла в школу с шести лет. Теперь их дом смотрится жалкой лачугой по сравнению с новыми домами, что выросли в правление Абрамыча. Но тогда, полвека назад, это был очень зажиточный дом.

Тетя Маша была отличной хозяйкой. Мне нравилось у неё всё: и пуховые постели, ложась в которые просто утопаешь в перинах и подушках, и отменная еда, готовить которую тётя Маша была великая мастерица. На столе каждый день дымился свежеиспеченный хлеб такой вкусноты, который я до сих пор не могу забыть. Я больше нигде и никогда не пробовала хлеба, вкуснее тети Машиного. Она выпекала его для колхоза; в те времена в магазинах хлеб не продавали, а колхоз часто навещали руководители высшего ранга, газетчики, и другие категории гостей, которых нужно было кормить. Разумеется, что и муку тётя Маша получала помола наивысшего качества.

- Конечно, у нее мука вальцовочная, а у нас - одни отруби! - говорила сердито мама, нарезая на стол серый плоский хлеб. И не только хлеб привлекал меня у тёти Маши. Матвей Кириллович занимался пчеловодством, и я знала, что к обеду или ужину на стол поставят чашку с медом! Аромат и запах настоящего алтайского меда навсегда покорил мое сердце, душу и желудок.

Божественное лакомство! Его знает только тот, кто слаще сахара, разбитого молотком на комки, ничего в жизни не ел! Я помню, как после зимнего ужина, папа разбивал на кусочки комовой сахар, бережно стряхивая в чашку мелкие песчинки, а мама раздавала по кусочку каждому в руки. К чаю.

Кстати, о чае. Это отдельная тема. Если помните, выше дома Степана Логачева, нашего соседа, стояли коровники, или как их тогда называли - базы, построенные в шестидесятых годах строителями с Кавказа. В те времена они ежегодно приезжали в деревню на колхозные стройки. Тогда же, они привезли с собой несколько кустиков настоящего чайного дерева. Вернее, кустарника. Для себя.

Эти кустики были посажены за усадьбой Степана, недалеко от баз. Со временем, кустики разрослись, и я хорошо помню, как моя бабушка Поля, Пелагея Алексеевна Качёва, мамина мама, собирала чайные листья и, соблюдая особую технологию, готовила чайную заварку. Листья обрабатывались жидким сахарным сиропом, и на жестяных листах томились в русской печи. От тепла листочки подсушивались, сворачивались в трубочки, и на выходе получался настоящий кавказский чай, насыщенный и ароматный.

Чудили не только по-соседски. Бывало, домашняя междоусобица приобретала комичную окраску. Поздняя очень. На дворе слякотно и холодно. Родители, управившись со скотиной, натопили печь и забрались на горячую лежанку погреться и отдохнуть. Мать читает книгу. Отец – не грамотный; прикрыл от света лицо фуражкой, лежит - безмолвствует…

- Сань! - обращается к нему мама, - штой-та Амелю Серикова давно не видать, то ли заехали они у новый дом?

С Амелей отец вместе работает. Тот летом строил дом для своей семьи. Отец промолчал.

- Задремал, видать, - решила мать и уткнулась в книгу. Встретившись случайно с Амелиной женой, мать узнала, что те переехали в новый дом. Прошла осень. Наступила и благополучно закончилась зима. В суете проскочило лето. Осенью наступившие холода как обычно загнали родителей на печку. Дети сыты. Скотина накормлена. В доме тепло. Мать читает книжку. Отец, прикрывшись фуражкой, похрапывает рядом. От тепла сморило и мать. Уронив книгу, она задремала…

- Заехали!

От неожиданности, мать подпрыгнула, чуть не свалившись с печки. Слишком уж резко и громко, среди установившейся тишины, прозвучал голос отца.

- Хто? Што? Куда? - хватаясь за сердце вопрошает мама.

- Ну, ты, спрашивала про Амелю. Заехали, гаварю!

- Куда? – не может понять, от пережитого испуга, мать.

- Ну, ты, спрашивала. В новую хату заехали.

- Ды, яби-ж твою…! – далее звучит непечатный лексикон. - Я-ж тибе год назад спрашивала, - чуть не плача протягивает мать, - сама давно знаю, што заехали…

Начинается обычная супружеская перебранка, которую подытоживает отец:

- Сроду тибе ни угадишь! - и в сердцах соскакивает с печки, чтобы затянуться крепкой самосадиной, завёрнутой в клочок газеты.

Не хочу умалять достоинств других праздников, самых главных, таких, как день Победы и день Великой Октябрьской Социалистической революции, день Рождества Христова и день Троицы, другие праздничные дни, в том числе и профессиональные, которым несть числа.

Новый год - это не только очередная веха пройденной жизни, и начало нового временного отрезка. Новый год - это прежде всего волшебное и сказочное представление из нашего раннего детства. С празднованием Нового года у меня сохранились теплые, ностальгические воспоминания. Разве можно забыть, как мы с мамой готовили кулечки под новогодние подарки?

Помню, как мы клеили из альбомных листов кульки под конфеты, а потом разрисовывали их цветными карандашами. Мама умела и любила рисовать, и на наших подарочных кульках с ее легкой талантливой руки появлялись новогодние елки, возле которых кружились в праздничном хороводе Дед Мороз со Снегурочкой, Снежинки, и разные зверюшки: зайчики, лисички, котятки и другие пушистики. Или на фоне ночного звездного неба с огромной луной и космическими кораблями выделялась зеленая лесная красавица среди темных, ночных елей, а между ними запряженная тройка лошадей, которая мчалась на детскую новогоднюю елку, везя в санях Деда Мороза и Снегурочку.

Темы картинок ни разу не повторялись, мама рисовала нам, четверым сестрам, каждый год придумывая новые сюжеты. Наша задача была раскрасить цветными карандашами, нарисованные мамой картинки. Со временем, мама стала прошивать альбомные листы на старенькой швейной машинке "Зингер", чтобы наполненные конфетами кульки не расклеивались.

А как мы готовили маскарадные костюмы! Это отдельная тема. Костюмы снежинок и зимушек мама шила из марли, после чего платьица стирала и сильно крахмалила, прежде натерев картошку, и получив из нее крахмал. Крахмальную воду мама подкрашивала синькой, чтобы платья-снежинки не казались грязно-желтыми, а имели благородный, слегка голубоватый оттенок.

Как правило, быть снежинкой на новогоднем балу - это удел девочек-малышек, первых-вторых классов, и дочек сельской интеллигенции. А мы, дети простых колхозников, будучи в старших классах, наряжались другими персонажами, теми, что попроще. И все равно, лично я, на каждой новогодней елке выигрывала приз за лучший костюм, наравне со снежинками, королевами и принцессами.

Мне запомнился костюм, который мы мастерили с мамой, где-то, классе в третьем-четвертом. Голубь Мира - так решила моя мама. Я буду Голубем Мира. Шапочка из альбомных листов, вырезанная в форме голубя, простенькое однотонное платье, и стихотворение, которое мы сочиняли с мамой - решили исход награждения.

К сожалению, память сохранила всего лишь, пару строчек из того стихотворения: "Валентина Терешкова, полетела на Луну! Прилунилась - оглянулась, Марс увидела вдали! ..." И пусть первые строчки не содержали рифмы, но каков настрой! Каков полет мысли! 1963 год! Прошло всего лишь полгода со времени полета в космос первой женщины космонавта!

Это теперь, каждый Новый год мы устанавливаем в доме елку, и украшаем ее самыми лучшими красивыми шарами, и разноцветными гирляндами. А тогда... Из раскрашенной акварельными красками бумаги, резали полоски, которые склеивали в цепочки. И этими цепочками наряжали школьную новогоднюю елку, которая, как правило, стояла в сельском клубе. В те времена, живые елки привозили только для школы и клуба. Даже и мечтать не приходилось иметь дома хоть маленькую елочку.

Но, голь на выдумки хитра. Опять же, с маминой подачи, переворачивали табуретку, в нее ставили старый пим, в пим втыкали пушистый веник, который и служил елкой. Веник густо украшали бумажными снежинками, кусками ваты и все теми же, бумажными цепочками. А еще были бусы. Такие длинные, блестящие стеклянные трубочки, сантиметров семи, похожие на макароны Макфа. Из этих бус при помощи тонкой проволоки, можно было соорудить не только звезду для верхушки импровизированной елки, но и украшать свои маскарадные костюмы.

А потом начиналось новогоднее представление вокруг табуретки с елкой. В роли ведущего, организатора и аниматора, конечно же, была мама. Она брала в руки старенькую балалайку, и под балалаечные трели, под старинную Камаринскую, и другие напевы, мы дети, с удовольствием кружили вокруг елки, пели, плясали, уматываясь до потери пульса.

Папа стоял в дверях в горницу, уткнув руки в боки, долго смотрел на нашу вакханалию, и громко сплюнув "тьфу ты!", уходил в кухню, где весело трещали дрова с кизяками в грубочке, садился на корточки перед поддувалом, и раскурив самокрутку, долго курил, выдувая в нижнюю дверцу грубки огромные клубы крепкого табачного дыма... Частенько, в гостях сидели соседи: леля Ваня (Иван Качесов), или дядя Федот, кажется тоже Качесов, или Качев? (к сожалению, годы отнимают в памяти многие имена и фамилии), по очереди курили в поддувало, и вели бесконечные беседы на разные темы.

Но когда мы были совсем маленькими, папа поднимал каждую из нас высоко к потолку, и кружился сам, кружа детей на вытянутых руках. Это был такой полет! Пронзительно страшный и заманчивый. В те времена потолок горницы нашего дома был раскрашен красивыми цветами масляной краской. Такой расписной дом нам достался от бабки Домки после того, как ее, совсем старую, забрала бердская племянница. Крупные букеты цветов проносились мимо взора, превращаясь в яркую радужную карусель.

А разве можно забыть, как готовились к маскараду наши мамы? Оооо, это незабываемое время, и не забываемые ощущения! В преддверии Нового года, мама, ее подруги и близкие соседки, собирались кружком у нас в доме, обсуждая предстоящий праздник, и кто какие новогодние костюмы будет шить. Маскарадные костюмы - это не те, более поздние и современные блескучие костюмы с иголочки.

Нет! Что Вы! В ход шли рваные куски от старой одежды, всякий хлам, тряпье, мочалки, охапки овечьей шерсти, какие-то лапти, вывернутые наизнанку старые овчинки, рваные пимы, куски кожи от старых портфелей, из которых вырезались устрашающие маски, тушью прорисовывались огромные, или наоборот, узкие глазищи, брови нашивались из кусков ваты или шерсти, косы сплетали из распущенных мочалок, или если у кого сохранились кудели конопляных ниток, всякие ситцевые тряпочки, оставшиеся от выкроек детских платьиц, которые в те времена мамы шили сами своим деткам. В ход шли старые становины и юбки, доставшиеся по наследству от своих мам и бабушек, рваные куфайки, и какие-нибудь, обгоревшие при топке бань по-черному, шапки-ушанки.

На украшения шли яичная скорлупа, пробки от винных бутылок, консервные банки, битое стекло от посуды, зашитое в мешочки, дабы не пораниться, и прочее, и прочее, и прочее. В ход шло все, что можно было найти в груде хлама на потолке (чердаке), или в кладовке. Это надо было видеть! Это было нечто! Разряженные в разные лохмотья бабы, которых невозможно было узнать, выходили к елке в разгар праздника, и вот тут-то начиналась взрослая вакханалия, веселье, ради которого сельский люд и шел на взрослую елку, чтобы посмеяться, повеселиться, и попытаться узнать, кто же скрывается под маской всех чертей одновременно.

В разные годы тут были и цыганки, которые ходили по рядам и ворожили всем желающим, и цыгане с балалайками, с нестареющей цыганочкой, и черти всяких мастей: водяные, болотные, полудницы, с рожками, без рожек, с огромными самокрутками из газеты "Правда", и многие другие персонажи, которым название придумать было сложно. Они разыгрывали смешные сценки, которые придумывались тут же на ходу.

Искрометный колхозный юмор, импровизация, частушки, пляски, шуточные потасовки! Зрительный зал содрогался от смеха и аплодисментов. Вот это было представление! То, которое готовилось у меня на глазах...

Моему детскому любопытству не было предела, и не взирая на то, что мама старалась нас разогнать на время их подготовки и обсуждения, куда-нибудь во двор, от меня трудно было избавиться. И хоть где-нибудь под столом, или в углу на печке между валенками, но я ловила каждое слово, запомнила каждое движение будущих "актеров", выставив из-за шторки хоть один, любопытный глаз.

Конечно, получала на пряники... Чо уж там скрывать. Но своего добивалась. До сих пор, многие десятки лет спустя, Новый год, новогодняя елка, маскарад, новогодний корпоратив - это самое лучшее время года, которое с восхищением жду, как манну небесную, и по возможности, стараюсь сама принимать участие в проведении новогодних праздников.

И пусть этот ковидный год не даст такой возможности, но в душе-то я, все та же маленькая девочка, которая с восхищением смотрит на лесную красавицу, накануне пришедшую в дом, к детям, уже моим внукам. Она принесла запах нового, но всегда юного праздника, запах радости, веселья, и ожидания чуда. Которое обязательно случится! Надо только захотеть. Очень сильно.

С наступающим Новым, 2021 годом, мои дорогие земляки и односельчане. Счастья Вам, и крепкого здоровья!

Он умер в четырехлетнем возрасте, задолго до моего рождения. Мама до самых последних дней звала его Вовочкой. Ведь он для неё навсегда остался маленьким черноглазым мальчиком, который еще не дорос до Владимира...

Папа не много внимания уделял своим дочерям. В его обязанности входило работать, и выполнять свои мужские обязанности по хозяйству. Всеми делами, так же, как и воспитанием -заправляла мама. Так уж распорядилась судьба, что братьев нам подарили только тетки и дядьки. Пусть и двоюродных. Я перечислю их по именам: Юдины Сергей и Вячеслав, Леонтьев Пётр, Чернаков Михаил, Качев Геннадий, Качевы Александр и Сергей, Иванов Виктор...

Теперь смело можно процитировать выражение классика: "Одних уж нет, а те далече..." В живых остались далекий Слава и очень близкий Пётр. Вот о нём-то я и хочу сегодня рассказать. Тем более что повод подходящий имеется. 20 октября у моего самого замечательного, самого позитивного, самого любимого брата День Рождения! Пусть этот краткий рассказ будет ему искренним поздравлением, и пожеланием долго и счастливо здравствовать.

Для меня, да и для моих сестер тоже, мой двоюродный брат Петя был и остается роднее всех родных братьев. Всё потому, что мы не просто жили и росли рядом, мы жили и росли вместе. Потеряв родителей в младенчестве, Петя приобрел новых родителей в лице моих мамы с папой. В детстве, мне никогда в голову не приходило думать, что Петя сродный брат. Какой сродный? Я и понятия не имела, что могут быть таковые!

Моих родителей Петя называл Мама и Папа, и это было так же естественно, как и то, что всё свое детство мы провели вместе. Наверное, в своей семье, я была самой бедовой пацанкой. Может быть потому, что я была средняя, мои младшие сёстры дружили между собой и со своим кругом подружек, у них были общие интересы и игры; мои старшие сестры, в виду старшинства, имели свои какие-то секретики, и так же имели общие интересы.

Мне оставалось сделать выбор: либо быть третьим лишним в той или другой группе, либо примкнуть к старшему брату, быть под его полным покровительством, и чувствовать себя маленькой Принцессой в мужском царстве братовых друзей. Догадайтесь с одного раза, что я выбрала? Конечно же, Принцессой! Да и какая девочка не мечтает об этом в детстве?

Приняв меня в свою мужскую компанию, Петя ревностно охранял мои честь и достоинство от всяких напастей. Я знала, что со мной никогда ничего не случится, пока мой брат Петр рядом со мной.

Недавно я повстречалась с приятелем детства, бывшим членом Петиной бригады. Вспоминая время, проведенное вместе под Петровым руководством, бывший товарищ недвусмысленно намекнул, что они, мальчишки, в то время испытывали сильное юношеское влечение к девочкам. Надо сказать, что в команде я не одна была. Ольга Бочарова, по прозвищу Лиличка, была милостиво принята в наш коллектив только потому, что она была моей любимой подружкой.

Так вот Петя, зная настроение пацанов, держал ухо и глаз востро, и за любой, даже намек, на притязание к нам, грозил высшей карой - с позором изгнать из рядов его команды, предварительно жестко поколотив ослушника.

Когда-то, давным-давно, я с завистью наблюдала, как моя подружка Олька каталась на новеньком велосипеде, который давал её родственник. Тогда мне казалось фантастикой, просто дотронутся до блестящего руля! Кто бы мог подумать, что несколько лет спустя, я оседлаю "железного коня" на двух колесах, и вихрем промчусь одна до самой Толстой Сопки и обратно, если бы не брат Петя? Теперь уже и не помню, какой мальчишка прикатил на мотоцикле на Гусишку, чтобы похвалится своей машиной. Не всем тогда посчастливилось прокатиться. Только избранным, в число которых попала и я, по распоряжению Петра.

Ах, эти незабываемые мгновения скорости! Управлять мотоциклом пришлось учиться уже на ходу. Я до сих пор, с благоговением и каким-то особым кайфом, сажусь за руль своего авто, чтобы почувствовать в своих руках мощь мотора, и власть над ним. Спасибо моему любимому брату! Я бесконечно благодарна Пете за моё счастливое детство!

Ведь только благодаря брату я полюбила походы и путешествия, рыбалку и сбор ягод, ночевки под открытым небом, я научилась слышать звуки ветра и журчание ручейка, пение птиц и запах полевых трав, видеть далёкие звёзды и планеты в бесконечном Космосе. Только благодаря брату, во мне до сих пор не погас огонёк романтики и приключений, зажженный в далёком детстве!

Дорогой мой брат! Прими самые искренние поздравления с днём твоего рождения! И пусть с каждым новым годом жизни за спиной остаются самые лучшие годы, я верю в то, что есть еще порох в пороховницах, и впереди тебя ожидает светлое и счастливое будущее в лице твоих детей и внуков! Будь здоров и счастлив!

Так и вижу победоносный марш советских войск, частичкой которого был и мой отец, девятым валом, прокатившимся по городам и весям побежденной Германии. Один за одним, мелькают города, стратегические пункты и военно-морские базы.

29 апреля 1945 года под ногами простого советского солдата, моего отца, пали такие города, как Анклам, Фридланд, Нойбрандерберг;

30 апреля 1945 года - города Грайсфальд, Трентов, Нойштерлиц, Фюрстенбург, а также важные узлы дорог в северо-западной части Померании и Мекленбурге;

2 мая 1945 года - города Росток, Варнемюде, крупные порты и важные военно-морские базы немцев на Балтийском море, а также города Рибнитц, Марлов, Лааге, Тетеров, Миров;

5 мая 1945 года пал крупный стратегический военно-морской порт и немецкая военно-морская база в Свинемюнде.

Для моего отца война закончилась в двенадцати километрах от Рейхстага. А до этого, как и для тысяч и тысяч советских солдат, 4 года тяжелых изнурительных боев, за то, чтобы мы, будущее поколение, жили под мирным небом. Плюс несколько лет службы в рядах Красной Армии, из которой, собственно, он и шагнул в свою священную, освободительную войну.

Отец мало рассказывал о войне. Слишком свежи в памяти были жуткие, по своей сути, события 1941- 1945 годов. Да и мы, дети, в то время были еще малы, чтобы понять, свидетелем и участником каких страшных событий, был наш отец. Нам он вообще ничего не рассказывал. Видимо считал, что девчонкам не обязательно знать, что такое война.

Из воспоминаний матери запомнился только один эпизод из папиной войны. По малолетству, нужные подробности забылись. Только суть события. А она состояла в том, что в одном из жестоких боев за какую-то стратегическую высоту, выжил один отец. Страшно представить душераздирающую картину: окровавленные, изуродованные огнем и железом безжизненные тела товарищей, оставшиеся лежать вечно молодыми на поле брани, и он один, живой и невредимый, без единой царапины среди застывшей тишины оконченного боя.

В той жесточайшей схватке погибли все. И враги тоже. Отец вышел из боя живым свидетелем того, как хрупок мир, как ничтожна жизнь человека, чтобы донести до потомков одну простую истину: никто и никогда не имеет права посягать на самое святое – жизнь, дарованную свыше! За тот бой отец получил высокую награду – орден Красной Звезды.

У отца были и другие награды. Помню медали, которые хранились у мамы вместе с орденом Красной Звезды: за оборону Москвы, За Отвагу, За взятие Кёнигсберга и другие. На маленьком примере одного единственного боя, хочу сказать всем павшим и выжившим героям, всем фронтовикам, которые еще живы и помнят ужасы той войны: спасибо Вам за наше счастливое, мирное детство!

Вечная память всем, кто отстоял нашу великую Родину от фашизма! Сегодня, в канун очередной годовщины Великой Победы я обращаюсь с призывом к
современникам и потомкам: берегите мир! Сохраните его для своих детей, внуков и правнуков!

На фото: 1.Черников А.Я.,1939 год, служба в Красной Армии накануне Второй мировой войны. 2. Благодарность Черникову А.Я. за овладение немецкими городами от Верховного Главнокомандующего, маршала Советского Союза тов. Сталина.